+
Когда Максу не хотелось идти на работу, от словно терял сознание. Помнил только, как его окутывала темнота, потихоньку, как дымкой. А потом он открывал глаза, и обнаруживал себя у купола цирка, прямо напротив входа в него. Парень матерился, пинал валявшиеся под ногами камни, разворачивался и шел проч. Потом он открывал глаза, и обнаруживал себя стоящим у купола цирка. Прямо напротив входа в него. Сопротивляться было бесполезно, цирк дергал его за невидимые нитки, и, чем сильнее Макс вырывался, тем сильнее те затягивались на его шее.
Привычки берут свое, несколько камней, приправленных отборными ругательствами, летят в ненавистный цирк. Один, побольше, Макс берет в руки и швыряет, что есть силы. Конечно же, купол остается невредимым, как будто бы в него пучком ваты кинули, а не чем-то по-настоящему опасным. Делать нечего, Макс заходит, и шагает прямиком в свою гримерную. Там пыльную, запачканную майку сменяет неизменная белоснежная рубашка, черный пиджак. Потертые джинсы и старые кеды Макс никогда не променяет на выглаженные брюки и лакированные туфли. Те остаются с ним, как нить, связывающая его с жизнью за пределами цирка. И цилиндр, Макс надевает его немного набок, чтобы этой официальности оставалось как можно меньше.
Как раз его объявляют. Макс словно чувствует облегчение циркового стаффа. С ним тем не нужно делать вообще ничего, выдается свободная минутка-другая. Макс делает все сам, как ему надо, когда ему надо. Он сам навязывает зрительскому глазу освещение, звуки, атмосферу. С первым шагом Макса на манеж, яркость его сменяется загадочной темнотой, а на лицо парень надевает улыбку подстать. Он не видит взглядов, устремленных на него, да ему и не хочется. Он постоянно прячет их от себя, его тошнит от того, что в некоторых он видит жажду крови. Ему плохо от того, что в некоторых он видит неподдельный страх.
- Дамы и Господа... - говорит он заученную речь, каждый раз переставляя в ней слова местами, заменяя какие-то другими, его тошнит и от нее, он пытается как-то это разнообразить. Обещает то, чего они еще никогда не видели. А сам лихорадочно думает, что же им показать-то такого. Планировать заранее? Нет, ни за что. Может быть, когда-нибудь его вышвырнут за его неорганизованность. В глубине души Макс надеется на это. Впрочем, и не в глубине тоже, надеется вполне очевидно.
Он прикладывает палец к губам, прося тишины. Может, они - зрители - и затыкаются, но Макс всегда, на всякий случай, "приглушает" все звуки. Фантазия не хочет подавать признаки жизни, и от этого кончики пальцев подрагивают. Макс просто заполняет арену кроликами. Маленькими, белыми. Те прыгают, шевелят усатыми носами и блестят глазками-пуговками. Пускай умилятся те, кто дрожит от страха в этом месте, и пускай порадуются те, кто чувствует себя здесь комфортно, когда кролики начинают копошиться, шипеть, драться, жрать друг друга. Их мордочки пачкаются в крови, а в глазках-пуговках блестит безумие. На секунду они кажутся людьми, обглоданными, дикими, голыми. Потом еще на одну, потом еще... Тела их скользят в крови, и до Макса доносится первый приглушенный крик. Он хочет превратить людей в кукол. Белокурых, красивых кукол с целыми телами. Неподвижных. Чтобы зритель больше не боялся. Но какое-то чувство внутри скребется, как кошка, чувство чего-то неправильного. Опасности? Словно что-то внутри предупреждает: "убегай".

+
Макс сбивается с мысли, вместе с этим сбиваются и его иллюзии. В конце концов - это всего лишь проекции того, что творится у него в голове. Как будто бы кто-то в темноте копошится. Его не слышно, не видно, но не по себе становится, мелкая дрожь пробирает. Макс откашливается и пытается собрать расплывающиеся мозги в кучку. А куклы тем временем получились, кто бы мог подумать, изуродованными. Пустые глазницы их смотрят на зрителей, лица их в грязи, а платьица разорваны.
"Успокойся, Макс", он думает. Глубокий вдох, выдох, еще вдох. Взял себя в руки, собрался, все в порядке. Куклы, эти страшные пародии на что-то светлое, разлетаются мелкими осколками по манежу. Осколки, в свою очередь, превращаются в бабочек, и улетают прочь, не оставляя за собой ни следа, ни намека на провал, что только что имел место быть. "Ладно, думает Макс, лучше с чем-то массивным в другой раз лезть, а сейчас по мелочи". И оглядывает толпу, делая вид, что видит их всех до одного, что для него их не прячет в себе кромешная тьма.
- Дамы и Господа, для следующего трюка мне понадобится доброволец, - улыбается заговорчески. Как привык, собственно, так и улыбается. - Кто достаточно смелый? Кто готов  рискнуть?
Макс, честно, не видит большую часть - поднимает ли кто-то руки - там, дальше, - дрожит ли кто-то в страхе быть не вызванным на арену. Он слепо, не смотря в ту сторону, тычет пальцем туда, где еще хоть что-то, да видно - в первые ряды.
- Может быть, вы, сэр? - когда он таки поворачивает голову туда, куда указывает, палец утыкается в существо с яркими красными губами, а на руке волосы дыбом встают. Макс решает, что сегодня с ним что-то не то происходит. Наверное, в нем самом проблема. Чего-то надо, или, наоборот, чего-то не следовало делать перед выступлением. Быстрее бы уже выступление это закончить и сбежать куда-нибудь. Хотя, куда тут сбежишь-то.
Кстати, что касается "добровольцев" в цирке. Тут вся красота таилась в том, что, как бы, добровольцем тут был не тот, кто правда хотел выйти, а тот, в кого выступающий ткнул пальцем. И тут уже - хочешь-не хочешь, а двое ассистентов уже спешат схватить тебя с двух сторон под руки, и, если ты сопротивляешься, то насильно вытащить тебя на сцену. Если же не сопротивляешься - просто придержат для того, чтобы на полпути ты не передумал.
Двое подходят в сторону размалеванного существа - Макс не может понять пока, какого оно пола, но это ведь и не так важно, в общем-то. И на лице того он точно не видит безграничного желания оказаться посреди арены с цирковым фриком.